На главную
Тексты
Фото
Биография
Новости
Стихи
Переводы
Альбомы
Скины
Клипы
Арт-рисунки
Истории
Fan-club
Downloads
Ссылки
THE 69 EYES
 Фантазии больного воображения - А теперь, дамы и господа, мы покажем вам
страшный номер - женщину, которой каждую ночь в этот самый час сто пятьдесят лет подряд будут отрубать голову в наказание, ибо она видела то, чего не должна была видеть. Маркес. Судья покосилась на нервно мигающую лампочку. Лампа в ответ замигала усерднее. Если бы не стекло, раскалившееся до предела, на голову сжавшейся в пульсирующем пятне света подсудимой посыпались бы искры. На столе - банка с целым выводком змей, шипящих в тесном душном пространстве. Они неистовствовали, извивались, ползали друг по другу, бросались на прозрачные стенки и потрескивали языками. Но банка была плотно закрыта крышкой. Подсудимая не реагировала ни на опасное подмигивание электричества над головой, ни на отчаянные требования судьи соблюдать формальные правила, ни даже на жуткий холод пола. Единственное, что ее тяготило - тянущееся время… Бесконечные липкие часы ожидания приговора, хоть какого-то действия. Хотя, пожалуй… Да, ей было неловко со связанными за спиной руками. Она время от времени, когда шипение в банке и дикие пляски света становились невыносимо-яростными, порывалась вскинуть руки. Спрятать лицо в ладонях, или отбросить волосы, или просто вытянуть их вперед в защитном жесте. Но она только неловко дергала затекшими плечами и вскидывала голову, пытаясь хоть немного оглядеться вокруг. - Тишины! Я требую тишины! - напрасно пыталась навести порядок девушка в аккуратной мантии. Слышен шелест перебираемой быстро и нервно бумаги. - Встаньте с пола, милочка! Никакого уважения к правилам… Издевательский голосок доносился из неопределенной точки пространства. Он будто сочился из стен, капал с потолка и отскакивал от пола. Голос на грани рисковал сорваться до крика. Подсудимая замерла. Змеи в банке от слов судьи только все больше распалялись. Лампа раздраженно дернулась и начала раскачиваться из стороны в сторону…. - Да что это такое, в конце концов?! - взвизгнувший голос заставил шипение чуть смолкнуть. Удивленно моргнув, лампочка уставилась на светлую голову говорящей. Скорчившаяся на полу подняла голову. Нетерпеливо кричащая, ловко забравшись на стол, уселась поудобнее и поправила узкие очки, встряхнула банку со змеями и зажала ее между коленей. - Говори. Подсудимая невесело усмехнулась. Да, это было самое нелепое из всего, что с ней происходило… Говорить? Вывернуться наизнанку и довериться, чтобы пожали плечами и махнули рукой… Сочинять красиво? Пытаться доказать что-то после всего, что было? Бессмысленно. БЕСПОЛЕЗНО. Именно большими буквами. Просто отнятые у кого-то пятнадцать, ну, двадцать, минут бесценного времени. Она глубоко вздохнула. Ей, помимо всего, придется пройти и через эту формальность. Она говорила… - Раз уж вам так хочется узнать, как я избавилась от двух самых дорогих мне существ, приготовьтесь к затянутым и мертвым описаниям. Уж извините, я не умею выражаться иначе. Наберитесь терпения. Если нет - проваливайте по своим делам… Вы остались? Тогда Познакомьтесь, Муза. Я нарисовала ее однажды простым карандашом. Парой линий - хрупкий силуэт. Штрихами - складки на одежде. Вразлет - брови, губы мягкими линиями, глаза - спрятала под каскадом волос. Она получилась странной, впрочем, как и все мои рисунки. Одела я ее в древнегреческий костюм, как и полагалось музе. Свободная туника сползала с ее тонких плеч, струящаяся юбка обвивала лодыжки. Я оставила ее босоногой, т.к. сандалии на ее маленьких худых ступнях смотрелись бы некрасиво, а она была очень придирчивой к своей внешности. Она воплотилась на листе бумаги. Лист с рисунком был мною благополучно забыт, похороненный под грудой учебников, журналов, конспектов и фотографий. Но Муза, в которую я так неосторожно вдохнула жизнь, не была простым рисунком. Она повела тонкими плечами, рассыпала по спине завитки волос и скользнула с листа бумаги черно-белым живым пятном. Перебралась ко мне уже вполне осязаемой и улыбающейся. Как неразвитый подросток, легкая и худенькая, она до головокружения пахла ванилью. Тогда тот запах моментально проник в меня, и даже теперь он все еще помнится мне. Когда первый шок прошел, мы познакомились поближе. Она оказалась очень жизнерадостной, доверчивой и милой. Потом я поняла, что Муза невообразимо романтичная, даже немного сентиментальная. В ней было столько жажды жизни и чудес, что мне порой становилось за нее чуточку страшно. Что, если ее нечаянно обидят? Самой доброй была ее улыбка - искренняя, открытая. Она улыбалась часто, не в пример мне, улыбалась по любому даже самому ничтожному поводу, а чаще всего тогда, когда смотрела на меня, обычно угрюмую, уставшую и невеселую. Я не могла противиться ее улыбке, не могла не улыбаться ей в ответ. Но улыбка мне все равно не идет. Когда Музы не стало, я перестала улыбаться вообще. Порой она просто начинала говорить быстро-быстро, порывисто переводя дыхание, Однажды она неосторожно обмолвилась о своей самой страшной тайне. Оказывается, моя маленькая Муза была влюблена. Только Пожалуйста Тише, хорошо? Она создала в своем воображении мир, полный волшебства, чудес и очарования. Она населила его жителями, придуманными ею, и сама чувствовала себя в нем вполне уютно. А мне было больно за нее. Мне очень не хотелось, чтобы однажды ее окатили ледяной водой. Я берегла, как могла, ее хрупкий солнечный мир. Но ведь и я не идеальная. Это должно было случиться, рано или поздно. Так вот. Однажды тот, кто не верил ни в придуманное моей Музой солнце, ни в чистое и радостное небо, назвал ее мир бредом и смеялся над ее искренними словами. Смеялся Смеялся Смеялся… - Ну, приступим. Светлые волосы? Не формат. Зачеркивай. - Глаза обычно цвета малахита. Через *А* пишется, вот так… Молоха здесь ни при чем, дубина. А у нее какие? Голубые? Пошлятина. - Кожа прозрачная, белее первого снега. Чего, а у нее золотистая? С ума сошла. Не подходит. - Винил, шелк, на крайний случай бархат. Черные кружева. Ту… Как? Туника? Ругательство. - Да и говорит она как-то старомодно. Ничего не понятно. Давайте сделаем доброе дело - бьем, чтобы не мучилась. Тогда на меня опрокинули небо, то самое, чистое и светлое, придуманное ею. А в груди что-то сжалось и больно ударилось о грудную клетку. Наверное, именно тогда во мне убили часть меня. Я больше всего боялась показаться на глазе моей Музе, озорной, такой наивной, такой доверчивой, и так неосторожно осмеянной. И пусть тот, кто смеялся, на следующую же минуту забыл все. Я не могла выкинуть его смех из головы. Я поступила глупо и непоследовательно. Но именно тогда я ее предала. Я не хотела Простите Меня. А из опрокинутого неба повалил снег, первый снег той странной зимой. И он все падал, падал, падал до бесконечности, будто бы хотел накрыть мягким белоснежным одеялом все то, что было до него, хотел спрятать от всех глупые прошлые обиды и сомнения. Снег, тебя было очень много, но никак не достаточно тогда для того, чтобы помирить нас обеих. Я забыть не смогла того циничного и равнодушного смеха. Все и началось именно тогда. Муза начала меня раздражать. Или же я тогда начала тихо сходить с ума. Она, помню, рассказывала мне стихи, а я вот уже тридцатый раз читала в учебнике одну и туже страницу, и все никак не могла уловить ни малейшего намека на смысл. Мои нервы не выдержали. Я взорвалась, была грубой - это у меня получается очень хорошо. Муза от неожиданности выронила из вздрогнувших рук томик со стихами. Помню, она осеклась на полуслове и с удивлением смотрела на меня. Странно, но в ее взгляде не было ни тени обиды, тогда это распалило меня еще больше. Я Кричала До хрипоты. Что-то о том, что ее слова глупы, а мечты ее инфантильны, что в ее головке нет ни одной стоящей мысли и что все ее представления о справедливости, милосердии, сострадании, смирении, покаянии и терпении (ну совсем по Достоевскому) давно уже никем не воспринимаются. Я, кажется, просила ее, пока еще не поздно, научиться жить в настоящей действительности. А ей было очень больно меня слушать, и она сдерживалась, чтобы не плакать. А когда я устала говорить и с раздражением отвернулась, чтобы не видеть ее лица, впервые испорченного гримасой страдания, она мягко и тихо ответила, что я устала, и что мне давно пора отдохнуть. Я молчала. Тех моих слов, за которые стыдно, уже не вернуть. И ее тоже. Муза моя затихла, загрустила и накинула себе на плечи мой шелковый черный платок, как немой робкий укор моим неосторожным словам. Она боялась с тех пор разговаривать со мной. Я была молчалива и равнодушна. А потом появился он. А как же без него-то? Вы догадались? Знаете Это Неизбежно Давайте будет *появился* и все тут, без предыстории. Сами гадайте, откуда он взялся. Хотя… Ну да бог с вами. Оно родилось в звуках, оно и раньше существовало, но только параллельно со мной, ни в коем случае меня не касаясь. Однажды я споткнулась, засмотревшись на облака, а когда опомнилась, было поздновато бежать. Колени - разбиты, ладони до крови ободраны, вода… вода? - по лицу, сотрясение и неизбежная клиническая смерть. Пережить все это заново? Страшно... Сначала он заразил своим присутствием мой компьютер. Первым делом он занял большую часть памяти на дисках. Потом неспешно, но вполне уверенно перебрался на рабочий стол, и его там присутствие, кстати, порядком нервировало моего младшего брата. Он заполнил все возможное пространство собой, светясь с экрана соблазнительной улыбкой. Его голос, в равной степени способный вызывать бурю ненормальных диких криков в многотысячных залах и нежно баюкать на ночь, просочился в колонки. Его облучал сканер, его изображение выплевывал окончательно испорченный принтер. Он вполне уютно себя чувствовал там до поры до времени. Но Потом Ему стало там тесно и скучно, и однажды, когда никого не было дома, он выбрался из электронного пространства. Наверное, ему больше понравилось здесь, в мире живых людей, т.к. обратно он так и не вернулся. Он тогда долго сладко потягивался и выгибал красивую спину, разминая занемевшие мышцы и похрустывая в тишине позвонками. Взъерошил отросшие волосы, и, могу поспорить, даже облизнулся от удовольствия. Быстро и уверенно осмотрелся вокруг. Решил остаться. Я смутно тогда чувствовала его близкое присутствие, но это были какие-то неопределенные ощущения, обрывки касающихся меня эмоций… Легкое, неуловимое прикосновение к щеке утром перед самой истерикой будильника, быстрое отражение в запотевшем зеркале в ванной, дрожание фарфоровой чашки у меня в руках, даже щелчок закрывающейся входной двери. О нем напоминал едва слышимый аромат засохших фиалок и бодрящий запах крепкого кофе, к которому я очень быстро привыкала. И шаги…. Скорее всего, это были его тихие и уверенные шаги ночью в коридоре. Хотя… Это могла быть неумолимая поступь моего приближающегося безумия. Он просочился в саму меня. Проник с кровью по артериям в самое мое сердце, неуютно свернулся там в клубочек, опутал невидимой липкой паутиной мои легкие изнутри, чтобы каждый мой вздох напоминал о нем. Бархатом расстелился под кожей, тонкими ворсинками сдавил вены. Добрался до моего мозга. Тяжело, странно, очень больно быть зараженной им. Он, скорее всего, поселился в коробке из-под диска, того самого, ядовито-розового, с испачканной бритвой… Он сразу же невзлюбил мою маленькую Музу. Шипел на нее и щелкал зубами, то и дело вытягивая язык в трубочку. Ему не нравилось в ней все: ее свободная струящаяся одежда, ее тонкий чистый голосок, даже то, что она бегала по дому босиком и читала мои книги. Муза чувствовала это, и она, кажется, безотчетно боялась его, избегая возможных с ним встреч. Она пряталась от него, скорее всего, за шкафом, и сидела там тихо-тихо, нервно перебирая ловкими пальчиками, исколотыми иголкой, неровный краешек вышитого бисером платка. Глупо? Она не от мира сего, не обижайте ее. Она решалась выйти оттуда только в то время, когда я была рядом. Но мы тогда были давно в ссоре, и она не смела рассказать мне о своих страхах. Я не знаю точно, чем моя милая радостная Муза так раздражала его, но это было фактом. И это не могло продолжаться до бесконечности. Это я, только я виновата во всем, Что Случилось С нами… Возможно, я пытаюсь найти себе оправдание. Что, если я действительна была больна? Ну, простужена, например. Тогда было очень холодно, и снег не переставал валить, и пальцы мои замерзал так, что мне было больно открывать двери заледеневшими ключами. Или же сердце мое действительно пропиталось основательно ядом, пущенным по моим венам. Не знаю я. Я на самом деле Убила Мою Музу. В тот вечер она просто хотела застегнуть мне на шее фенечку из бисера. Стеклышки были нагреты теплом ее пальчиков. Она старалась. А я ненавижу, когда кто-то берет меня за шею. Я, наверное, задушила бы ее ее же ожерельем, если бы она не нанизывала бисер на шелковый нитки. Нити лопнули, а бисер просочился сквозь пальцы и рассыпался по полу. След моих ладоней на ее шее смотрелся очень даже, но ей не шло такое перепуганное выражение лица. Справившись с приступом отвращения и отчаявшись задушить ее, я просила ее исчезнуть. Она прониклась просьбой. Тогда я видела ее в последний раз. Зато присутствие рядом Него становилось все осязаемее. Я спала, и снились мне той роковой ночью восковые маски, как из японского театра кукол. Их было около сотни, но все были одинаковыми, с закатившимися узенькими глазками и с жесткими линиями ртов. Они кружились в диком бесконечном хороводе, в бессмысленном вальсе, постепенно закручиваясь в пружину. Он, совсем осмелев, той ночью беспрепятственно вылез из коробки из-под диска. Долго молча стоял у меня в изголовье, задумавшись о своем. Проверил, крепко ли я сплю, проведя ладонью по щеке. Знаете, чувствовать его каждую секунду своего существования стало жизненной необходимостью. Во сне я поежилась от его прикосновения, но все равно не проснулась тогда. Наверное, он обсыпал меня сонным порошком, украденным у Оле Лукойе, или загипнотизировал меня своим мягким шепотом. Чего ему-то стоит? А моя маленькая босоногая Муза беззвучно всхлипывала от ужаса где-то за шкафом, где пряталась. Предчувствовала беду. И не напрасно она боялась. Он ее легко нашел, - у него вообще талант отыскивать прячущихся от него девушек, - и выволок ее на середину комнаты. Муза смотрела на него с неописуемым ужасом и с не меньшим восторгом. Она же любила его, это именно его она создала в своем воображении. Да, все в нем было так, как она себе представляла. Но он удивил ее, открыв то, чего ее неискушенное воображение не могло себе позволить. Гримаса ненависти… Его портила, изменила черты до предельно резких. Сплошные острые углы. Но она узнала, да и трудно очень не узнать его лица даже из миллиона разных лиц. Ведь у него невообразимо богатая и развитая мимика… Самое притягательное в его лице - асимметрия движений его губ. Это так странно заметно, особенно когда он улыбается. Правая половинка очень подвижна, насмешливо дергается вверх, ползет выше по щеке, вычерчивая на ней неглубокую ямочку, а левая чуть нервно приподнимается. Создается диковатая двойственность выражения лица. Сердце тревожно замирает, потому что, невольно затаив дыхание и скрестив за спиной пальцы, ждешь, улыбнется ли он и весело рассмеется, отпуская улыбку, или же скривит губы в презрительном злом оскале. Именно такого выражения на его лице не видела моя Муза, смотревшая снизу вверх, высоко подняв красивую головку. А еще она сама на собственном опыте убедилась, что он очень силен, несмотря на свою кажущуюся внешнюю хрупкость и изящность. Его руки были сильными, и он без труда поднял ее с пола так, чтобы их глаза были на одном уровне. Он любил и никогда не боялся смотреть в глаза. Ему нравилось видеть, как, погружаясь в ядовитую оболочку его глаз, зрачки смотрящего расширяются, и рвется от напряжения радужная оболочка. Она открыла для себя, что запястья его тонки, и проступающие костяшки очень острые, так как она сама отчаянно ухватилась за них, когда его ладонь с силой сжала ее пульсирующее горло. А брови… Да, взметнулись вверх, собирая на белом лбу резные складочки любопытства и удовольствия. Странно все же, почему он так ее ненавидел? Он даже наклонил голову чуточку набок, с интересом наблюдая за ее последними всхлипами удушья. Ему просто было мало самому это испытывать. Ему хотелось, чтобы кто-то испытал то, что приходилось испытывать ему. Пальцы - цепко и смело на шее, сжать голодом по кислороду легкие, отнять беспощадно саму возможность глотать воздух. Этим можно оправдать его жестокость. Но Муза мучилась недолго. Наверное, он не хотел, чтобы я проснулась от ее попыток освободиться. Все произошло быстро и на удивление красиво. Придушил, как маленького котенка. Отпустив, гладил мертвую почти нежно по волосам, словно хотел навсегда запомнить ее своими ладонями. Японские маски из моего гипнотического сна взвыли и завертелись над головой с неистовой яростью. Я натянула во сне одеяло до подбородка. А он взял ее на руки, бережно и осторожно, как ребенка, уснувшего у него на руках, и закружился с ней в последнем вальсе… Раз… Краешек ее свободной белоснежной туники беспокойно взвился в воздухе, накрывая их обоих в этом смертельном танце. Два… Ее похолодевшие руки по инерции метнулись в стороны, будто бы силились обнять его страстно, единственный раз в жизни, прежде чем они навсегда расстанутся. Три… Он глубоко сладко вздохнул, набирая больше воздуха в легкие, взглянул ей в запрокинутое в смертельной агонии лицо… И, подойдя вместе с прекрасной, умершей у него на руках Музой к окну в моей спальне, выбросил ее на улицу. Стекло с треском разбилось и посыпалось на него миллионами острых резных звездочек, хлынул поток ледяного обжигающего воздуха. Японские восковые маски из моего сна защелкали ртами-щелочками и оскалились, вплотную надвинувшись на меня. Я очнулась, до боли чувствуя, как дико колотится в груди сердце и как сильно его удары отдают мне в спину между лопаток, покрывшихся холодным липким потом ужаса. Моя Муза рассыпалась на миллионы смешинок, превратившихся в разноцветных бабочек, что тут же разлетелись в разные стороны, испуганно хлопая крыльями на холодном ветру. Совсем как у Барри с феями, хотя я, скорее всего, опять все напутала. Но я так хочу верить, что бабочки, что остались от моей милой босоногой Музы, смогут пережить эту бесконечную и сумасшедшую зиму и что хотя бы некоторые из этих жизнерадостных летних созданий дождутся теплого приветливого солнца. Я поймаю однажды их все Я насажу их осторожно на тонкие иглы Я их яркие крылышки сошью прозрачной леской Чтобы забыли, что значит летать Остановите Меня Пожалуйста… А Он, как огромная голодная кошка, опустился на колени и пополз ко мне прямо по осколкам, прогибая спину и двигая лопатками. Я уже давно не спала - какой тут сон? Только и смогла, что натянуть до самого подбородка одеяло и молиться, чтобы все произошедшее оказалось просто кошмаром, которые так редко мне снятся. Наивная, хотела убежать от реальности. Не хотела думать, к чему все мои фантазии привели. Боялась. Он, когда подполз к моей кровати, где я сжалась в клубок, отвернувшись к стене, положил красивый мраморный подбородок на красивые мраморные пальцы и уперся глазами-угольками мне в загорелые плечи (да, я уродую кожу солнцем!). Ждал, когда я проявлю признаки жизни и обращу на него хоть какое-то внимание. Ждал Он напрасно, я тогда была чуть жива от страха…Ему это быстро надоело, и Он всю ночь до рассвета развлекался тем, что отрывал своими резцами с моей шелковой темно-синей сорочки пришитые розочки. Он выплевывал их на пол, при этом щекотал меня языком и пару раз вполне ощутимо поцарапал меня заострившимися от голода и ожидания зубами. На утро я не могла видеть покрасневшими глазами. Пол в моей комнате был траурно усыпан смятыми искусственными цветами. Его молчаливые и регулярные ночные посещения стали привычными. В моей комнате больше не витал запах сладковатой ванили, так явно напоминавший о Музе. Теперь там пахло его сигаретами, и этот запах намертво въелся в одежду, волосы, он залег между книжными станицами и превосходно гармонировал с жутким и беспощадным сквозняком, хлынувшим через разбитое окно…. Подсудимая вдруг прервала рассказ, сипло закашлявшись… Непривычный резкий запах сигаретного дыма заставлял горло сжиматься. Этот запах вновь появился из ее прошлого. - Тебе холодно? Да ты, кажется, простужена совсем, - сочувственно заключила судья, - тебе нельзя сидеть на холодном полу. - Я уже давно не ощущаю холода. Привыкла, знаешь ли. - Равнодушно ответила та, немного отдышавшись. - Вообще-то в горле першит, но воды, конечно, ты мне не можешь предложить. Так что не стоит беспокоиться. - Прекрати огрызаться, я всего лишь хотела, как лучше для тебя. Странная ты, на каждое слово болезненно реагируешь. Подсудимая не отвечала, только пожала плечами. -А дальше-то что? Чем завершились его появления? - не вытерпела *повесившегося* молчания судья. - Я сама их завершила. Я просто однажды не вернулась ночью домой, вот и все… … Он изучал меня, наблюдал за мной, терпеливо и методично. Я его боялась, но я же и ждала его, каждым вечером. Наполнить пространство звуками - чтобы не слышать его дыхания, замерзать от сквозняков - чтобы не ощущать дрожи ужаса, закрывать глаза - чтобы не видеть его длинной тени за своей спиной. И все же - ждать. Тогда он был пьян. Знаете, он всегда хоть чем-то пьян, это совсем не новость. Мечтами ли, слезами (чужими преимущественно), обожанием и преклонением (что не удивительно вовсе), отвращением - к себе ли, к другим… Какая разница? А у меня вот панический, неуправляемый страх перед пьяными людьми… Он нарушил мои правила, он разбил мои стены. Для него - смешные своей бесполезностью и хрупкостью, для меня - как единственно спасающие от разрушающих эмоций. Ни чувствовать, ни ощущать - нельзя. Тогда он, одним ловким и нервным жестом рассыпав картон, пробился в мое личное пространство. Кричал, что устал от моей инертности. Смеялся над моими страхами так оглушительно громко, что закладывало уши. Встряхивал, уцепившись в плечи, что кружилась голова. Тащил меня, дико сопротивляющуюся, к окну, скалившемуся в темноте выбитым стеклом. Втаскивал на подоконник, проявляя чудеса силы и ловкости, и упирался лбом в спину, крепко при этом обхватив меня за талию. И тихо шептал уже потом мне в ухо, опустошенной головокружением и страхом, успокаивающе и ободряюще, заплетающимся языком (он ведь пьян, по-настоящему пьян), когда мой крик превратился сначала в сорванный хрип, а потом в шумные вдохи. Еще - долго, с удовольствием играл осколками, бросал их в ночной туман, ранил себе ладони и вытирал кровь о мое лицо. Я хотела бы попробовать ее на вкус. Надо было только попросить, он бы не отказал, но… Да, горло, сжато ужасом. Я слабая - не хотела умирать. Только голову поворачивала, так хотела его ВИДЕТЬ. Но он взял сзади за волосы. Хотел, чтобы смотрела вниз. Туда, на запорошенный хлопьями снега асфальт. Я догадалась. - Почему ты убил мою маленькую Музу… - вымучила я даже не вопрос, удивляясь, что еще способна говорить порванными связками. А ему было весело. С удовольствием объяснял, растягивая слова, щекоча губами по шее. Он ее не убивал. Он ей милосердно помог уйти чуточку раньше отведенного ей срока. Пока не растаяла от одиночества, пока не отчаялась от моего равнодушия, пока не разгадала моего предательства. Помог уйти на взлете, с предпоследним вздохом, еще не смущенным осознанием конца. - Ты и меня столкнешь? Единственное, чего мне хотелось в тот миг - слушать его голос, возможно - смех, низкий и тихий, прежде чем все, наконец, закончится. Такая маленькая слабость с моей стороны. Но он не хотел повторяться. Он отсрочил мой приговор. *Ты сама себя убьешь. И хватит уже окон, хватит топтаться на одном месте. Придумай что-нибудь новенькое*. И не стало его, и голоса его не осталось, и даже следов его крови на моем лице… Абсолютно ничего. Только поэтому можно было сделать тот единственный простой шажок в пустоту. Но он ненавидел, когда я возвращалась к уже прошедшему и пережитому. Пришлось исправлять все свои повторы. Я осталась… - И знаешь, у меня до сих пор нет ни одной стоящей мысли относительно того, как все завершится на этот раз. Может, эту историю завершишь за меня ты? - Ты сама прекрасно справишься. Только не молчи, тебе же есть еще что сказать? - Могу рассказать, как я от него избавилась, если интересно. ………Он ушел, а я загрустила. А еще захотелось поменяться с ним ролями. Ну, хотя бы попробовать… …Когда-нибудь задавали себе вопрос: Сколько времени вам нужно, чтобы создать в воображении мир абсолютного счастья, насладиться им в полной мере, осуществить все самые бредовые и смелые мечты? Мне хватило бы одного дня. От рассвета в прошлой жизни - до рассвета в будущей жизни, а 24 часа между восходами солнца - мое, и только мое настоящее. Было Небо, в прошлом - истощенное, выпотрошенное бесконечным снегом. Но тогда - молочно-синее, разбавленное перистыми волнами рассвета. Песок был сухим и теплым, не остывшим даже за ночь. Размытые следы ступней по кромке, у самой воды… Мои следы, это я бродила по берегу не меньше вечности, пока влажный соленый бриз в не подсказал мне дороги к тебе. Ветер тогда легко перебирал спутанные наши волосы. Мои - небрежно заплетенные в длинные косы. Я перекинула их через позолоченные солнцем плечи. Твои же - еще влажные и блестящие от щедрых брызг. Обнажали, щекотали шею, трепетали чуть заметно на впалых щеках, гладили по горящему лбу и вызывали в моих ладонях нестерпимый зуд. Мне так хотелось пропускать их сквозь пальцы, трепать и играть ими. Но… Нельзя. Ты - как уснувшее божество, как сброшенный с небес ангел. Неприкосновенен. Но только пока ты спишь. Мне оставалось только слушать музыку твоего дыхания в такт дыханию моря, нетерпеливо перебирать ожерелье из ракушек и наблюдать, как лениво плывущее по небу солнце целовало твою бледную, привыкшую к холоду кожу. Хотя… Возможно, ты и не спал вовсе - был без сознания. Море, я уверена, обошлось с тобой жестоко, терзало и бросало тебя, перед тем как отдать на милость судьбе. Перед тем, как подарить тебя мне. Еще оставалось - ощущение тянущегося напрасно в бесконечность времени. И я точно заранее знала, какой срок у бесконечности. Знала, т.к. сама все придумала, что ты не будешь помнить ни про убитую Музу, ни про меня и мою одержимость, ни то, как я боялась, и обожала, и ненавидела тебя. Ты не будешь помнить о прошлом. Все свое прошлое ты оставил где-то за пределами мира, созданного мной, чтобы обрести его заново, здесь и сейчас. А когда весь ты под действием палящего зноя начал дышать беспокойно и жарко, я забеспокоилась. Неужели ты собрался просто так взять и проспать все на свете? Упрямый, всегда поступающий по-своему. Было бы глупо обгореть вот так банально. Я была уже близка к тому, чтобы позвать тебя по имени, раскрывая его тайну ветру, солнцу, морю и небу, когда ты с тихим стоном, наконец, очнулся. Облизнул с сухих губ песок, недовольно поморщился, встряхнул высохшими, завитыми волосами и моментально отыскал глазами меня. Море почтительно стихло, пораженное их неистовой прозрачной зеленью, я удержалась от почти стихийного желания раствориться в море. Заставила себя усидеть на месте, с досадой чувствуя, как беспрепятственно нежданная алая краска расползается по скулам. - Здравствуй. Кто ты? - подарил ты свой голос притихшей на мгновение стихии. Но так и не дождался ответа. Потому сам решил, что для звонкоголосой сирены я слишком молчалива, для русалки - ловко и быстро бегаю, для полночной ведьмы загар мой больно ярок, а для пресытившейся экзотикой туристки глаза очень уж голодны.… Тогда ты просто принял мое существование, как неопровержимый факт. Попросил по крайней мере показать, в какой рай на этот раз забросила тебя моя неугомонная больная фантазия. Когда море перевело дыхание, ты уже обожал этот островок. Когда ветер растворил в жарком воздухе твой голос, ты уже был безумно счастлив. Когда я молча поймала тебя за руку, ты уже любил меня. Когда ты почувствовал все это, я спрятала знающий торжествующий взгляд. Да, все будет так, как я придумала. А пока мы открывали наш рай заново. И не было неожиданным то, что ты вскоре захотел попробовать на вкус мои губы, забыв напрочь и о ласковом, щекотавшем ступни прибое, и о быстрых пугливых рыбках, и об источенных волной камешках. И убедился тогда, как ловки и изворотливы бывают русалки, и как звонко хохочут сирены. Тогда, сбиваясь с дыхания от долгого и бесполезного бега, растянувшись на спине и, устало, зажмурившись, ты поклялся вечному небу и мне, что сделаешь все, чтобы приручить и завладеть быстроногой и насмешливой девчонкой. Стих, вдруг осознав торжественность происходящего. Застонал, услышав мой пророческий смех. Вздрогнул, почувствовав мои несдержанные поцелуи в веки, по бровям, в виски. - Я хочу белоснежную, прекрасную розу с самого узкого, глубокого и темного ущелья, - поделилась я с тобой своим первым капризом, дразня тебя поцелуями-касаниями в самые уголочки сжатых губ. Ты оставил меня на берегу, а сам ушел туда, где было холодно, сыро и мрачно. Туда, где никогда бы не распустились цветы. Спустился до самого дна земли, исцарапал все лицо, ладони и ступни о терновый куст, приютившийся на склоне ущелья. Успел забыть, как шумит прибой, но нашел сокровище и сумел вернуться ко мне. Но я отказалась стать твоей. Вплетай в волосы цветы - ты распутал мои лохматые косы и заплел их заново. Осыпай меня лепестками - я тонула, тонула, тонула в их бархатности. Твои нежные чуткие пальцы, - ты держал меня за подбородок, - были холодны и помнили каждый шип, за который ты хватался. Но я не хотела их целовать, несмотря на их дрожь, несмотря на болящие солоноватые ссадины. - Я хочу ту единственную раковину, что бережет в своем сердце все вздохи, стоны и песни неукротимого моря, - продолжала требовать я, отталкивая протянутые руки и отворачиваясь от тебя. Ты бесстрашно ступил в воду и доверился волнам. Ты выбивался из сил, сопротивляясь ее желанию утащить тебя в свои глубины, ты преодолел вязкие толщи прозрачности и ступал по дну, затянувшемуся водорослям, но нашел раковину и вернулся ко мне. Я встречала тебя, стоя по колени в воде, измученного и ослабевшего, но не потерявшего надежду обладать мной. Ты отдал мне подарок со дна морского, но взамен получил лишь разрешение обнять меня. Уткнулся бледным лбом в живот, сжимал мои колени и не смел просить большего. Я исследовала, пока ты замер так в истоме, твою зацелованную, обгоревшую спину и плечи, заставляя тебя невольно вздрагивать от моих болезненных, но необходимых тебе прикосновений. - Я хочу самую яркую, самую молодую звездочку с безбрежного и всезнающего небосвода, - шептала я с трепетом, понимая глупость желания, веря в твое терпение и обожание. Я ослепла от солнечного света, что напоминал о расплате за жестокость с тобой. А ты, запрокинув голову, смотрел на меня. - Я достану тебе все самые яркие и юные звезды, когда небо натянет на себя кружевное одеяло. Но сейчас - устал. И хочу отдохнуть. И оттолкнул меня грубо, и сбросил нервно-резко с плеч мои руки, и больше не обнимал. Поднялся с колен, засветившись миллионами брызг, сильно качаясь, пошел прочь от меня, упал на самой грани между сушей и водой, между спасительным сном и реальностью, между желанием и отвращением. Я же не смела более тревожить тебя. А потом, ближе к сокровенному часу, я сняла с себя мои перламутровые звенящие бусы и выбросила их. Я выпутала из кос сорванные тобой цветы и растерла лепестки в ладонях, запоминая их чуть слышимый запах. Я молила море дать мне силы быть бесстрашной, быть смелой, быть решительной - рядом с тобой. - Просто будь, - шептало море, - он примет тебя такой, какая ты есть. Я просила море научить меня довериться тебе. - Он никогда не думал причинять вреда. Нет причин бояться его, - удивлялось оно. Я, слабая, так хотела отсрочить приближающиеся минуты. - Не играй со временем в *следующий раз* - оно больше никогда не даст тебе шанса пережить это заново. Тогда я нашла тебя, ревниво обнятого потоками воды и сущей, и пробудила от сна усталости, позвав тебя по имени. Ты провожал воспаленными глазами цвета весенних листьев последний в раю закат, а я исступленно целовала твои незажившие ссадины на пальцах. Когда я и ветер легко касались твоей испорченной загаром кожи, ты неслышно стонал, пряча боль в глазах за каскадом мягких длиннющих ресниц. Но как только я, обняв тебя за талию и слушая неровные удары жизни глубоко внутри, хотела молить тебя о прощении за гордость, высокомерие, капризы, ты выдохнул тяжело: - Ты… убьешь меня, я чувствую. Но все равно подарю тебе звезды. Веришь? А я молчала, не смея обманывать тебя. И просить прощения - не было смысла, и оправдываться - поздно, и объяснять - для чего? Ты все равно ничего не услышал бы тогда, кроме стука наших сердец, кроме хрипа нашего дыхания, кроме звуков скольжения. Моих волос - по твоим щекам, твоих пальцев - по моим векам, моих губ - по твоим рукам. А я бы сделала все, чтобы не закончился этот обморочный, больной закат. Остановила бы время на полпути к небытию, заставила бы всю Вселенную застыть в изнеможении и вечность наблюдать за нами. Убила бы тебя и себя следом без капли раскаяния и сожаления, если бы знала только, что за чертой, там, не здесь, ты протянешь мне руку и просто улыбнешься мне одной. - Кто же ты? - надо было бы спросить тебя, когда ты одним лишь поцелуем отнял вдруг мой голос, когда быстрым и смелым касанием лишил тело движений и освободил разум от мыслей. Но оставалось только похолодевшими ладонями закрывать тебе глаза, когда они наполнились безумным пугающим свечением. Смеяться сквозь слезы, когда раскаленные потрескавшиеся губы оставляли маленькие ссадины на шее и плечах. Не верить себе, когда передо мной расплывалось и преображалось твое знакомое лицо, приобретая чужие и пугающие черты неприрученного, полудикого, придуманного не мной кого-то. Я уже была близка к тому, чтобы кричать в агонии и отбиваться от такого неуправляемого тебя, когда ты чужим голосом прошумел на ухо: - Пойдем со мной в воду. Если бы ты захотел утопить меня, намотав на руку волосы и окуная в воду до тех пор, пока не перестану дышать, я бы не сопротивлялась. Если бы ты, схватив меня за шею, душил меня, я просто держалась бы за твои запястья и считала пульс, чтобы не замечать приближение смерти. Ты знал, что нам двоим стало слишком тесно здесь. И, тем не менее, вместо смерти ты подарил мне жадный глоток жизни - один на двоих, один на двоих - неистовый крик на грани срыва голоса. И, конечно же, миллионы звезд, отраженных потревоженной нами поверхностью - тоже. Но я неловко своими резкими нетерпеливыми движениями разбила яркие серебряные пятна и перемешала звездную пыль с водой. Так что волны, выбросившие нас на берег, уставших и неразделимых с той секунды, были наполнены нашей страстью и окрашены кровью и серебром. За ту ночь, пока ты спал, смятый, истерзанный, мой, запутавшись в длинных косах пальцами, я много раз пересчитала их все. А когда они начали таять на небе и исчезать одна за другой у меня на глазах, я заставила себя уйти к опасному, высокому и страшному краю обрыва. Ты знал, зачем. Но ты сам сделал выбор. Самая последняя из звездочек, ярче и моложе остальных, горела до самого твоего прихода. Хотя… Уверена, ты не думал тогда ни о каких звездах, потому что был сильно голоден, и весь был, несмотря на ночную прохладу, словно в бреду. Когда, наконец, дотянулся до моих губ, попросила, содрогаясь от того, что делаю: - Потанцуй со мной. Движения были неловкими, неуклюжими и словно скованными. Мои - потеряли гибкость русалки еще тогда, в море. Ты вот не знал, что волны вынесли меня на берег уже утратившую прежнюю грацию. Ты не знал, что ходить было нестерпимо больно. Твои же… Кажется, ты никогда не отличался особыми танцевальными способностями… Еще одним твоим достоинством в дополнение к остальным бесчисленным была твоя трогательная неуклюжесть именно в танце. Мы смотрелись замечательно, обнявшись и закрыв глаза. Я - чтобы скрыть в них отчаяние, решимость и ненависть к себе. Ты - от счастья вновь обрести меня. Ты забыл, забыл тогда, что никак нельзя нам было встретить последний в раю рассвет вместе. Я даже с закрытыми глазами чувствовала, где от нас разинула рот, оскалилась по-звериному пропасть. Меня тянуло к ней жутко, непреодолимо. Не сопротивляясь ей, я неумело переступала, приближаясь к грани, тянула тебя за собой. Когда под моими босыми ногами зашуршала в неизвестность галька, когда погасла, наконец, последняя подаренная звезда, я попросила: - Отпусти меня. Ты вздрогнул и пожал плечами, но послушался и расцепил пальцы за моей спиной. Я, чтобы тебе не было страшно, держала тебя за ладони, очень крепко. Ты - пронизан насквозь солнцем, уже чуть-чуть показавшимся над горизонтом. День обещал быть прекрасным, ночь обещала быть ласковой, но я подтянула тебя к самому краю, послушного, податливого, совсем близко, и загородила тобой рассвет, чтобы не слепил глаза. Нельзя медлить, нельзя… Ты улыбался мне, ты не открывал глаз, только играл бровями. Когда ты научился Доверять Мне? Когда ты решил за нас двоих нашу общую судьбу? И за то, что тебя стало слишком много в моей жизни …. - Прости меня. Простонала я, выхватывая руки и толкая тебя в грудь. Ты, преданный мной, доверявший мне, подаривший мне самый кровавый рассвет, взмахнул рукам-крыльями, необъятными и испачканными мной - но напрасно. Пропасть заглотала тебя, как редкое бесценное сокровище, как невиданную диковинку, навечно. Море утянуло тебя, истерзанного и изуродованного острыми камнями, на самое дно… … … Я не имею права теперь молить о прощении - кого? Тебя нет больше. Других, знающих о моем преступлении - никогда. Вы, ни один из вас, не в праве судить меня. Молчите. И я тоже буду Молчать… … … …Лампа, наконец, надтреснула и забрызгала электричеством. Искры полетели в разные стороны, тая, ударялись о холодный пол. Потом - темно. Наконец-то. Она устало закрыла глаза. - У меня все. Теперь давай уже закончим? - последнее усилие над собой, преодолеть звон в голове. Так бывает, когда долго говоришь… Но только глухое молчание ответило ей. Что-то живое, думающее, чувствующее притаилось совсем близко. Шлепок по полу. Спрыгнула со стола. Несколько шагов на ощупь в темноте. Остановилась прямо перед ней. - Вставай. Потянула вверх, помогла подняться. Голова… так кружится. Развязала платок за спиной, обнажая шрамы на запястьях. Освободила руки. - Уходи. Ты сама себя наказываешь. До двери прямо, по коридору и потом направо. Вниз по лестнице. - Вот так просто, уходи и все? - Просто. Это твое любимое слово. …А снаружи своей жизнью жил город. После пустой и темной залы, где она простояла на коленях почти вечность, где она буквально предала все свои тайны, он казался расползшимся уродливым муравейником. Шумел, шуршал, гудел, визжал. Она тупо смотрела на слякоть асфальта и не чувствовала, как толкали в спину и с раздражением шипели, оглядываясь. Змеи, но она всех змей спрятала в банку. Упустила что-то очень важное, жизненно необходимое. Сказала много лишнего, но не смогла заставить себя сказать главного. Столько слов в пустоту. Бессмертие - страшное слово. Если ты когда-нибудь воскреснешь, преданный мною ангел, я скажу еще миллиарды слов о том, что Живу Только Тобой. Январь - февраль 2005 года. |
