Мы идем по парку. Аллея длинная-длинная и вся золотая от кленов. Листья везде - на широкой асфальтированной дорожке, под деревьями, на них… Даже воздух, похожий на битое стекло, наполнен золотом листьев. Недавно прошел дождь, и все немного сырое. Мы тихо о чем-то разговариваем. На его ироничные замечания я реагирую негромким искренним смехом.
У меня наконец-то нет сумки. Я иду распустив волосы и засунув руки в карманы. Волосы от влаги завиваются, становятся пышными, медной волной ложатся на темно-бордовую куртку.
Он высок и худ. В светлом пальто и в очках. Длиннопалой рукой иногда порывисто проводит по густым темно-русым волосам. Очки не заслоняют глаз, их мягкого, горького, гениального сияния.
Он вдруг достает из кармана фляжку и два стеклянных бокала (как они там уместились?). Разливает вино. Оно рубиновое на просвет. Это так красиво, вкусно и … легко - пить терпкую рубиновую жидкость на свежем осеннем воздухе.
Из другого кармана он достает маленькие душистые яблоки. Антоновские. Он у меня всегда с ними и ассоциировался. Он ведь Антон…
Только во сне
Она подошла к окну и посмотрела вниз. Как всегда слегка закружилась голова - она очень боялась высоты. Вроде ничего нового: Москва, осень. Яркие листья на дожде, а прохожие кажутся очень маленькими. Еще бы, с 16 этажа… Вроде ничего нового. Но что-то изменилось. Это наступила осенняя депрессия. Она обернулась и посмотрела на Гаевского.
Он лежал на спине и разглядывал потолок. Мог и за ней понаблюдать! Все-таки сегодня был не просто секс. Она постаралась. Очень. И это была феерия.
Но он был далеко. Как всегда. Для него это было нормально - пока он с ней, он - с ней. А стоит ненадолго отойти - и словно ничего не было. Он уже далеко. О чем он все время думает? О новом деле? О времени? О деньгах? Обо всем сразу?
Нет, наверное, ни о чем. Просто он тоже понимает, даже скорее ощущает, что он чужой. Всем и себе тоже. Он выбрал себе жизнь сам. Но это уже не его жизнь. Не та. А какая должна быть, он не знает. И менять ничего не будет. Не хочет, не может, не знает как и на что.
- Сволочь ты… - тихо сказала она.
- Наверно, - легко согласился он. Потом подумал, что сволочь - это все-таки слишком обидно. И тут же спросил:
- Почему?
Ей очень захотелось заплакать, устроить настоящую бабскую истерику, проорать ему все, что накипело за этот год. Может быть, тогда он понял бы, как ей больно. Только зачем?
- Потому…
Он другим не будет. Никогда не будет с ней, никогда не раскроется до конца и никогда не захочет раскрыть ее. Гаевского устраивает ее неприхотливость. И забота. Наверное, он догадывается, что она его любит, только не может понять, как это. Он сам не любит никого. Она не навязывает ему свои настроения и чувства. Она просто спит с ним.
Иногда боль все-таки прорывается сквозь ее железную выдержку. Она не плачет, только вдруг просто говорит, что ей холодно. И тогда Гаевский ее утешает. Дарит тепло, как умеет, потому что догадывается, что ей больно. Только не может понять как это. Ему не бывает больно. Бывает, накатывает на него волчья тоска. Но есть верное и любимое лекарство. Он пьет.
Много. Очень. Позволяют деньги. Не особо позволяет положение. И совсем не позволяет Оля. Но ему плевать. На положение и уж тем более на Олю.
Она знает об Оле. Наверное, когда-нибудь он на ней женится.
Она все ждет, что однажды они станут действительно близкими людьми. Это из серии малонаучной фантастики. Но она ждет. Вдруг однажды ему станет интересно, о чем она думает, почему не верит людям, почему так много курит и как любит его?..
- Что ты хочешь? - совсем беззлобно спрашивает он. Она вздрагивает - слишком долго была тишина, слишком успела привыкнуть…
- Чтобы ты меня помнил.
- Я о тебе помню.
- Врешь. Прошло три минуты после… а ты уже не здесь, - попыталась объяснить она.
- Чего ты хочешь? - еще спокойнее спрашивает он.
"Бесполезно".
- Уже ничего…
Пауза.
- Останься сегодня. Мне очень плохо.
- Останусь. Только надо купить чего-нибудь… - он встает, одевается и выходит.
Пошел за джином. Или текилой. Сейчас он будет пить, а она на него смотреть. Она не может пить. Тело физически не принимает алкоголь. А ведь когда-то она любила выпить. Ладно, это когда-то…
Она будет стоять и курить в окно. И ей все время будет казаться, что он не вернется. Ушел сейчас - и больше не придет. Но ключ уже поворачивается в замке…
Они будут пить на сидя полу, как когда-то на пирсе…Он будет все разговорчивей и разговорчивей, будет шутить, рассказывать анекдоты. А она будет слушать и заливаться надрывно-хриплым смехом, похожим на кашель. А потом он устанет и попросит ее вытянуть ноги. Возьмет любую тряпку, которая попадется под руки и устроится у нее на ногах, обнимет руками за тонкую талию и закроет глаза. И заснет, засранец. А она будет гладить его светлые жесткие волосы. Когда надоест - легонько щелкнет по высокому римскому носу с горбинкой. Он, не просыпаясь, ругнется сквозь зубы, а она поднимет его насколько сможет и дотащит до кровати. И до утра будет смотреть на этого циничного гения бизнеса. И самый счастливый момент за всю их встречу - когда он начнет искать ее руку во сне. Судорожно схватит так и успокоится. А у нее сердце защемит от нежности. И в это время покажется, что любовь может быть только такой. Когда ему нужна твоя рука, пусть только во сне.