Странно. У него была какая-то мания рассказывать о себе, посвещать кого угодно в свои тайны. Эта необычность его магнетически притягивала. Я пошла с ним на охоту. Вы скажете, это издевательство над жизнью? Не такое уж.
Когда мы шли вместе мы производили вид доброй семейной парочки. Он нажал на кнопку лифта и ободряюще улыбнулся мне. Я чувствовала себя одновременно смущенной, одновременно привычно, словно уставший циник или вечный наблюдатель. Как только двери лифта открылись, мы вошли, и он прижался к прозрачному стеклу, выходящему на улицу.
Мы приехали. Он мерным шагом, почти беззвучно подошел к двери и, взявшись ладонью за дверную ручку, дернул ее на себя. Я стояла в проходе. Он, дернув дверь еще раз, вырвал ее "с корнем". В его действиях читалась странная ярость, энергия, сила. Он ощущал себя хозяином положения.
Жертва, предчувствуя свою смерть, стал шуметь где-то в глубине квартиры.
Своими характерными, одинаковыми, широкими шагами он подошел к жертве и, готовясь отправить ее на тот свет, склонился над беспомощным человеком с жалостью.
Жертва, оказалось, была не так уж беспомощна. Она толкнула его каким-то предметом так, что он даже не ожидал нападения.
Никогда я не видела его в такой мощной злобе. Он вылетел в окно, разбив арку из стекла. Вылетел в окно с 13 этажа. Но когда я, оправившись от шока, хотела бежать вниз и собирать то, что от него осталось, я вновь увидела его. Цепляясь пальцами, казалось за голую стену, он поднялся вверх. Его лицо было спокойно. Мертвенно спокойно. Но от него волна за волной исходила холодная ярость и желание отомстить.
Он нежно схватил ее за талию и повел в ванную. Я последовала за ними. Он погрузил ее в ванну и включил воду. Внешне она не оказывала никакого сопротивления. Но в ее глазах читалась борьба. Из ее глаз, даже не стекая по краю, прямо из центра градом падали слезы. От них было никакого толка. Они растворялись в холодном океане пресной воды.
Он заботливо добавил немного теплой воды и, наконец, заговорил.
- Ты боялась стать самоубийцей? Боялась быть похороненной вне церкви? Не официально? Не на кладбище? На лице у жертвы проявился суеверный ужас. Из его рассказов я уже знала, что его жертва, несмотря на юный возраст, была крайне верующей. С детства.
- Да, я знаю все твои самые кошмарные страхи. 27 лет веры улетают в никуда! - продолжал он холодным и тихим голосом. Даже мне, вечной атеистке было не по себе от его слов.
- Они будут думать, что ты самоубийца, - как-то по-жуткому улыбнулся он. - И для этого ты кое-что напишешь.
Он протянул ей то, что в ближайшем будущем должно было стать предсмертной запиской.
- Я не буду это писать! - закричала она.
- Будешь, - сказал он так ласково, что у меня пошли по коже мурашки.
Он сдавил ей запястье, в котором была шариковая ручка. Ее руки сами вывели слова, которые он диктовал.
- Отлично, - похвалил он.
Он вложил ей в руку кинжал и убил ее. Потом взглянул в ее сумасшедшие глаза, повернулся и ушел. Вода медленно окрашивалась в красный, а она смотрела на меня умоляющими глазами.
Я не могла ей помочь.
Скоро должен был прийти ремонтник, которого она вызвала починить "скрипучую" дверь и что-то по дому. Ее найдут мертвой, в ванне, а рядом с ней - записку. Без сомнения ее подчерк. В ней было что-то самоубийственное, эмоциональное и главное, без намеков на наше присутствие там.

Когда мы пришли он постепенно начал успокаиваться. Он был отмщен и доволен тем, что выполнил задание.
Мы, обнявшись, лежали на диване, пока Элен спала и сладко причмокивала во сне. Утром она проснется и пойдет в школу, а вечером придет домой, где он будет учить ее очередной "мерзости".
Он играл с моими волосами, иногда целуя мои локоны. Потом, уткнувшись алыми губами в мою шею, он шептал что-то бессвязное и одновременно такое чувственное.
Он был такой теплый!
Где-то за окном шелестели осенние листья. Идиллия. Лежать в объятьях самого жестокого и самого чувственного вампира, не задумываясь о времени, не считая эти глупые песчинки, что утекают сквозь воронку времени…

Страх, изображенный вольной кистью на человеческом лице - все, чего он когда-либо боялся. И это же одновременно превращало его в машину убийства.
Он был довольно молодым вампиром, не отвыкшим еще жить, чувствовать. Он нормально, без лишнего презрения и лишней гордости относился к людям. Но только пока в их глазах, в их мимолетном движении не присутствовал он. Страх коварно обнажал все их тайные мысли и чувства. Он ненавидел, когда его считали клыкастым чудовищем. Он ненавидел, когда ему оказывали сопротивление. Это сопротивление было крайне легко подавить, однако оно вселяло в его душу самые черные чувства.
Как я уже говорила, он был молод. Для вампира, особенно. Ему было всего двадцать лет в новом обличье, однако за эти двадцать лет он превзошел большинство подобных себе вампиров по силе. Его сила смахивала на вампира со столетним стажем.
Единственная тема, о которой я могла бы говорить бесконечно, был ОН. Я хочу передать хотя бы часть той любви, что я питала к нему, в этих описаниях, так как всю передать, безусловно, невозможно.
У него была ученица, Эйлен. Однако он не спешил сделать ее вампиром. Во-первых, она была девочкой восьми лет. Во-вторых, превращать детей в вампиров было запрещено. Они не могли бы выстоять в этом мире вампиров одни, не смогли бы создать учеников.
Эйлен была единственной женщиной, оказывавшей мне достойное сопротивление в борьбе за его сердце. Однако я с самого начала приняла ее, как и она меня, а не стала вступать с ней в борьбу за его сердце. Эйлен была юной девочкой, однако, умной не по годам. Она обладала редким жестким черным юмором глубокими познаниями о гнилом мире людей. В общем, она была серьезной конкуренткой. И еще неизвестно, кто бы перегрыз кому горло.
Как я опять же говорила, у него было много странных маний. Одна из них, довольно необычная, была привычкой ничего о себе не скрывать. Он, после двух часов знакомства рассказал мне, что он вампир. Через неделю повел на охоту. В этом я его не понимала, ведь я по натуре была скрытным и замкнутым человеком. Однако его откровенность притягивала, грозя завести в скрытый капкан. И завела. Я влюбилась.

Я, сгорая от нетерпения, как бензин в машине формулы один, встала и кинулась к нему.
- Ну и как собрание? - спросила я, откровенно незаинтересованным голосом.
- Скука, да и только, - увидев, как изощренно я притворяюсь, ответил он и направился к выходу. - Обсуждали новую группу охотников.
Издевается? Я сбросила двуличную массу притворства и стала умолять его рассказать. Он любил правду и, улыбнувшись, купился.
Еще одной из его сумасшедших привычек были длинные монологи. Странная, необычная тяга к ораторству была чертой, что его полностью характеризовала. Если он был чем-то увлечен, его мог остановить лишь асфальтовый каток, и то, он бы встал, отряхнулся и продолжил рассказ. Но с другой стороны, когда что-то было ему неинтересно - он говорил пару слов и замолкал, словно рыба об лед. Его талант красочно и впечатляюще строить речь, казалось, пропадал в неизвестность, и он говорил несвязно, медленно, словно желая поскорее отвязаться от надоедливого собеседника
К моему счастью, тема его частично интересовала. Он вновь улыбнулся и сказал:
- Сначала вернемся домой.
Я, изнемогая от жажды познания, шла вместе с ним по ночному городу, глядя как то и дело вокруг зажигались все новые огоньки: то окна в небоскребах, то фонари, худо-бедно освещавшие улицы, то неоновые вывески рекламы, то просто банальные звезды. Я вдыхала этот неуловимый ночной аромат свежести и свободы вокруг… Мне казалось, я в раю. Как может этот суетливый людской мирок не ликовать, просто вдыхая этот воздух? Они спешат, погруженные в свои дела, не замечая даже той красоты, что есть вокруг, Они вечно опаздывают, не понимая, что в этой суете они опаздываю жить.
Я же была приближена к чему-то более высокому.
Мы пришли домой, и, увидели сидящую около камина Эйлен, читающую Дракулу Брэма Стокера.
- Заканчивай с научной фантастикой! - хмыкнул он, указывая на священную книгу любителей вампиров.
- Но ведь т